«Не покажут, – эхом отозвалась боль в ее душе. – Чтобы не терзалась воспоминаниями. Или, наоборот, чтобы терзалась еще больше, видя в каждом: и в брюнете, и в блондине, и в рыжем, и в бледном, и в загорелом, и в веснушчатом – во всех! – свое кровное горюшко. И чтобы плакала».

– Ты слишком молоденькая еще, – успокаивал старичок. – Сейчас ты при деньгах. На ноги встанешь, замуж выскочишь и родишь себе еще одного, а то и двух, трех. Сколько захочешь, столько и родишь. И доброе дело будешь иметь за душой – подаришь счастье бездетным людям, которые без тебя бы совсем отчаялись.

– Вы уже знаете, чей он будет?

– Знаю, – врал он. – Очень хорошая пара. Собака у них есть. Дворняга, но с примесью благородных кровей. Будет твоему мальчишке весело. Будет с собакой играть, на дачу ездить. Дача у них знатная. Будет он как сыр в масле.

Она кивала, а сама прикрывала живот рукой. И невдомек ей было, что если бы она захотела оставить ребенка, то закон был бы на ее стороне. Несмотря на подписанный договор и несмотря на льстивые речи старичка.

Продавец из магазина старой книги пытался ее образумить, сводить к адвокату. Кричал что-то про священное право материнства, которое не смеет попрать никто и ничто.

Она не послушала и ни к какому адвокату не пошла. Ее совесть не позволяла подвести старичка, в его лице всю Контору и всех бесплодных людей.

«В конце концов, “там” ему будет лучше», – повторяла она, как мантру.

Когда отошли воды, ей не нужно было метаться по общежитию, выклянчивать звонок и вызывать «скорую», чтобы ехать в дежурный роддом. Все было по-другому, по высшему разряду.

Жила она теперь в съемной однокомнатной квартирке с телефоном. И по ее вызову тут же приехал водитель Конторы, который отвез ее в частное отделение одной из лучших клиник, где ее ждала VIP-палата.

Там ее обласкали, выдали новый, совершенно еще ненадеванный халат, проводили в ванную с джакузи, показали, что делать при усилении схваток.

«Скоро все кончится», – говорила она не то себе, не то натянутому до предела животу.

Живот отвечал страшной и какой-то животной болью.

Много раз приходила акушерка: проверяла раскрытие, массировала спину.

Она же с каждой новой схваткой думала об одном:

«Зачем все это? Зачем мучения? Не для себя же. Не для себя!»

Где-то за дверью, за коридором ждали, наверное, новые родители выползающего на свет мальчишки.

Она попыталась представить себе его будущую мать.

Холеная, с модной стрижкой, с маникюром. Среднего роста, шатенка, стройная. В строгом платье. Нет, в брючном костюме. А грудь маленькая. И совершенно пустая – не поживиться.

«А у меня налитая, да не для кого».

Говорят, материнское молоко в банк можно сдавать – хорошо платят. Но она не будет этого делать. Лучше сразу грудь туго перевязать, чтобы молоко перегорело.

В перерыве между схватками она старалась думать о неотложных делах.

Первое: квартира. Ей оплатили ее вперед на три месяца. О дальнейшем нужно позаботиться самой. Либо съезжать (чего не хочется), либо искать средства для оплаты.

Еды ей теперь меньше надо будет, волчий аппетит беременной пройдет. Так что траты на питание снижаются в два раза. Плюс стипендия. Плюс отец раз в пару месяцев немного присылает. Пусть подработка.

Какая? Это вопрос. В кафе официанткой? Или на рынок?

У продавца из магазина старой книги на рынке своя клиентура образовалась. Он им книжки, они ему картошки. Может, поможет пристроиться к какому-нибудь лотку.

Нет, это глупо. Там самая торговля утром-днем, когда ей надо лекции посещать.

Значит, в кафе.

Но в общежитие ни за что! Нахлебалась!

Ой, опять! Ууууууу!!!

– Три семьсот, – объявила акушерка под конец дня. А потом осеклась, ойкнула (видно, объяснили, что мамаше никаких подробностей про первенца сообщать не надо), покраснела и убежала.

Мать, как ее и предупреждали, малыша не видела. Рожала с ширмой для кесарева.

Слышать – слышала. Голосок звонкий, настойчивый. Видно, будет человек с характером.

А что она сама?

Сначала почувствовала облегчение – наконец-то боль ушла.

Потом вдруг пришло другое чувство – какое-то ужасное опустошение. Как будто вместе с выношенным ребенком из нее вынули всю ее полезность, и теперь ничего другого ей не останется, только доживать свой не нужный никому век и ссыхаться, сжиматься в размерах.

Это было очень странно. Ведь, по большому счету, что изменилось?

Она сейчас просто вернулась к тому состоянию, в котором пребывала до.

До всего: до уговоров подруги пойти на вечеринку, до изнасилования, до того, как обнаружила, что беременна, до первой рвоты и синяка, до плача на трамвайной остановке, до знакомства с человеком с портфелем.

И вот когда все эти «до» еще были реально и сильно после, она же радовалась жизни?! Она смеялась, строила планы, гладила блузки, красила губы.

Она хотела жить и верила, что впереди много хорошего.

И что теперь?

Она может забыть обо всем и вновь накрасить губы.

Она может сосредоточенно продолжить учебу.

Через год она окончит училище и сможет работать по специальности.

Она встретит хорошего парня.

Она расскажет ему об изнасиловании, а о ребенке промолчит.

И потом, когда она родит еще одного: мальчонку ли, девчонку – неважно, муж будет думать, что это в первый раз.

И она сама будет так думать. Или, по крайней мере, будет стараться искренне в это поверить.

Так в чем же дело? Почему сейчас, спустя пять минут после родов, ей кажется, что все это совершенно невозможно?

И не будет хорошего парня. И ни от кого не придется скрывать то, что произошло сегодня. И детей у нее больше не будет.

Одиночество, тяжелые авоськи и бесчисленные трамваи, в которых никто никогда не уступит места. Вот все, что ее ожидает.

И она заплакала. Так горько, как никогда. Как даже после изнасилования не плакала, когда тот красавец ушел и не обернулся.

– Это у нее просто послеродовая депрессия, – скажет докторша старичку из Конторы.

– Глупостей не натворит? – насупится старичок.

– Нет. Крепкая, выправится.

– Это хорошо.

А она, девушка без живота, будет плакать на втором этаже частной клиники несколько дней подряд.

Плакать и представлять своего сыночка, у которого глазки такие сладкие, как черешенки.

Слепой парень с отцом опять сидели в приемной. На этот раз не в клинике, а в просторной квартире, которую ученики целителя снимали в самом центре города для проведения лечебных сеансов.